Жизнь и творчество Сергея Александровича Есенина

Долгими вечерами засиживались они с приятелями в доме Панфиловых допоздна — пели, играли, танцевали, а иногда читали друг другу стихи, среди которых есенинские отличались особой лёгкостью.

Склонность к сочинительству, однако, не прибавляли юноше авторитета в глазах ребят. Всё больше и больше он начинал чувствовать себя «белой вороной», впрочем не без скрытой гордости ощущая свою исключительность, избранность. Через несколько лет, работая над составлением первого сборника «Радуница» (1916 г.), поэт пометил некоторые из входящих в него стихов 1911 —1912 гг. Хотя кто знает, может быть, они в действительности написаны позже, в пору большей творческой зрелости поэта? Но если верить есенинским датировкам, то и самые ранние стихи (во всяком случае, те из них, что автор отобрал как наиболее достойные), бесхитростные и чистые, уже при первом чтении захлёстывают душу своим певучим слогом. Читая написанное поэтом в эти годы, невольно испытываешь щемящую жалость ко всему живому, которое одновременно и прекрасно, и скоротечно-непрочно. «Я ПРИШЁЛ НА ЭТУ ЗЕМЛЮ, ЧТОБ СКОРЕЙ ЕЁ ПОКИНУТЬ» В конце 1915 — начале 1916 г. имя Есенина встречается на страницах многих изданий рядом с именами самых известных поэтов. В это же время Есенин знакомится и сближается с поэтом Николаем Александровичем Клюевым, выходцем из крестьян-старообрядцев Олонецкой губернии.

Проникнутые патриархальными религиозными мотивами, связанные с культурой старообрядческого Севера, с русским фольклором, стихи Клюева во многом перекликались с есенинской музой. Оба поэта выступают под единым «крестьянским» знаменем, печатаются в одних и тех же изданиях, вместе посещают салоны и литературные собрания, где Есенин неизменно появляется «в щегольских сафьянных сапожках, голубой шёлковой рубахе, подпоясанный золотым шнурком...». Однако поэты были связаны своеобразными отношениями «друзей-врагов». Недаром через ряд писем и стихотворений Есенина проходят и ласка к «ладожскому дьячку», «смиренному Миколаю», как называл его Сергей Александрович, и неприятие стихов и жизненной позиции Клюева. И в поэзии, и в поведении Клюева Есенину порой виделись нарочитое, чуть ли не наигранное смирение, замкнутость, обособленность от современного мира. Он предельно сосредоточен на деталях древнего быта, на идеале старины с её загадочным затонувшим градом Китежем, символом сгинувшей Древней Руси. Не таков был Есенин с его стихийной, мятущейся душой — впечатлительный, пылкий и нетерпеливый. Не случайно через несколько лет Есенин будет советовать одному поэту: «Брось ты петь эту стилизационную клюевскую Русь с её несуществующим Китежем... Жизнь, настоящая жизнь Руси куда лучше застывшего рисунка старообрядчества...». ...Шла Первая мировая война. Призыва в действующие войска удалось избежать.

Есенин служил санитаром в Царскосельском военно-санитарном госпитале. Летом 1916 г. в Царском Селе он читал свои стихи в лазарете для раненых в присутствии императрицы. Это выступление, как и выступление несколькими месяцами раньше в Москве перед великой княгиней Елизаветой Фёдоровной, вызвало негодование в петербургских литературных кругах, настроенных враждебно по отношению к монархии.

Впрочем, о том периоде жизни Есенина трудно говорить определённо — слишком противоречивы свидетельства и воспоминания современников. Во всяком случае, достоверно известно, что в Царском Селе Есенин посетил Н. Гумилёва и А. Ахматову и прочёл им стихотворение, поразившее Анну Андреевну своим последним четверостишием — оно показалось ей пророческим. «О РУСЬ, ВЗМАХНИ КРЫЛАМИ...» Февральскую революцию 1917г. Есенин встретил восторженно. Ему чудилось, что из пламени, охватившего страну, вот-вот «Фениксом, жаром-птицею взлетит мужицкая Русь». Неведомая, чудесная доля мчалась навстречу и несла, как казалось, не гибель и разруху, а надежду на новое, преображённое бытие. В эту пору в Есенине ощущалась большая перемена. Он казался мужественнее, выпрямленнее, взволнованно-серьёзнее, чем в первые годы петербургской жизни. «...Я РАЗЛЮБИЛ НИШУЮ РОССИЮ» Осенью 1921 г. в Москву приехала известная танцовщица Айседора Дункан, одинокая, уже немолодая женщина. Она встретила Есенина, и вскоре они стали мужем и женой.

Весной 1922 г. супруги улетели в свадебное путешествие, сначала в Европу, а потом в США. Заграничные впечатления поэта противоречивы. В очерке об Америке «Железный Миргород» Есенин пишет: «Да, я вернулся не тем... Вспомнил про „дым отечества', про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика в избе спит телок на соломе или свинья с поросятами... и стал ругать всех цепляющихся за „Русь', как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию». Как многим впервые попавшим в Европу русским людям, ему сначала нравится, что там «всё прибрано и выглажено под утюг», но очень скоро он начинает «хлопать себя по колену и скулить, как собака». «Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства... — пишет Есенин в 1922 г. из Германии. — Человека я пока ещё не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде Господин доллар, а на искусство начихать...» И в Америке, и в Европе Есенину не хватает именно «души», а встречи с русскими эмигрантами наводят тоску и щемящую грусть. В Берлине «после долгих бесед в ночи» «под гитару» своего друга поэта А. Кусикова, к тому времени эмигрировавшего, он создаёт первые стихи из цикла «Москва кабацкая». В августе 1923 г. он уже снова в Москве, и снова одинокий: брак с Айседорой Дункан оказался непрочным. «ОТГОВОРИЛА РОША ЗОЛОТАЯ...» В последние годы жизни Есенин то пытается обрести душевное равновесие и примириться с советской властью, то, по свидетельству одного из современников, начинает «так „крыть' большевиков, как это... не могло и в голову прийти никому в Советской России». Однако Есенина как широко известного «поэта деревни» трогать не решались. Более того — всем милицейским участкам Москвы было дано негласное распоряжение: после каждого скандала отпускать поэта, задерживая его лишь для вида и не давая делу хода.

Несмотря на перепады настроения и ощущение бездомности, Есенин после возвращения из Европы и Америки очень напряжённо и увлечённо работает, много ездит по стране. Так, в 1924—1925 гг. он посещает Грузию и Азербайджан, где, по его же словам, ему «работается и пишется... дьявольски хорошо». Лирика Есенина становится одновременно и трагичнее, и сложнее. Одну за другой он пишет «маленькие поэмы» с красноречивыми названиями, говорящими сами за себя, — «Возвращение на родину», «Русь советская», «Русь бесприютная», «Русь уходящая», «Письмо к женщине», где пророчески правдивым словом защищает и «уходящую», и «советскую» Русь, понимая, что у России нет пути назад и её ожидает тернистый, нелёгкий путь. А в стихах — шедеврах любовной лирики — льётся через край неподвластная никаким политическим перипетиям искренность. В Баку была начата и закончена уже в Москве поэма «Анна Онегина» (1925 г.). Воспоминания о родной деревне, о революционных событиях, нарушивших веками складывавшийся крестьянский уклад жизни, наконец, о юношеской любви поэта к молодой помещице Кашиной, ставшей прототипом главной героини, делают поэму автобиографичной. Подобно блудному сыну из библейской легенды, герой возвращается от всех своих жизненных блужданий и ошибок к тому, что «любил как бы до своего грехопадения». Однако между «скромным мальчишкой» «с кудрявыми волосами», влюблённым в молодую помещицу, и автором этих строк пролегла непроходимая пропасть.

Возвращение к истокам уже невозможно. Как и многие «дети страшных лет России», Есенин и тоскует по разгромленной вере отцов, и с ужасом видит, что сам стал другим. Душа его, кажется, больна от несбывшихся надежд, разочарований и отчаяния. Смысл судьбы будто ускользает от автора, в прошлом — «мальчика», жившего «в простой крестьянской семье», «желтоволосого», «с голубыми глазами», а ныне — «прохвоста и забулдыги», которого преследует «чёрный человек». Олицетворение всего самого тёмного во внутреннем мире автора, этот жуткий гость в чём-то подобен совести, терзающей душу. Он «спать не даёт... всю ночь», «водит пальцем по мерзкой книге», перечисляет грехи своей жертвы. Беда же автора не только в том, что он не справился с силами хаоса в собственной душе, но и в том, что ему было суждено родиться и жить в страшное для России время.

Переполненный гневом и отвращением, поэт бросает свою трость «прямо к морде его, в переносицу...», но разбивает только зеркало... Чуть ли не каждое стихотворение, написанное поэтом в эти годы, явно или подспудно свидетельствует о том, что развязка его судьбы близка. В том числе и маленький шедевр «Отговорила роща золотая...» (1924 г.), где пронзительно звучат характерные для всего творчества Есенина мотивы странничества, кратковременности пребывания человека на земле. Ждать осталось недолго. 24 декабря 1925 г.

Есенин приехал из Москвы в Ленинград, как он говорил, на постоянное место жительства. 27 декабря, утром, в гостинице, сочинил стихотворение и, не найдя в номере чернил, разрезал в нескольких местах руку, обмакнул в собственную кровь перо и написал: До свиданья, друг мой, до свиданья, Милый мой, ты у меня в груди: Предназначенное расставанье Обещает встречу впереди. До свиданья, друг мой, безруки, без слова, Не грусти и не печаль бровей. В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей. «До свиданья, друг мой, до свиданья...» А в ночь с 27 на 28 декабря, как писал поэт и критик В. Ходасевич, «он обернул вокруг своей шеи... верёвку от чемодана, вывезенного из Европы, выбил из-под ног табуретку и повис лицом к синей ночи, смотря на Исаакиевскую площадь». ЗЛЫЕ ЗАМЕТКИ Талант Есенина оценили по достоинству далеко не все его современники. К. И. Чуковский незадолго до гибели поэта записал в дневнике: «В Есенине есть... графоманская талантливость, которая не сегодня - завтра начнёт иссякать». Литературовед Ю. Н. Тынянов в статье «Промежуток» утверждал: «Всё поэтическое дело Есенина — это непрерывное искание украшений для... голой эмоции.

Сначала церковнославянизмы, старательно выдержанный деревенский налёт и столь же традиционный „мужицкий Христос'; потом — бранные слова из практики имажинистов, которые были таким же, в сущности, украшением для есенинской эмоции, как и церковнославянизмы». Но больше всего доставалось поэту от радетелей коммунистической идеологии. В советской прессе его творчество называли «психобандитизмом». Один из самых влиятельных большевистских вождей Н. И. Бухарин посвятил поэзии Есенина целую брошюру— «Злые заметки» (1927 г.). «Есенин талантлив?» — спрашивал Бухарин. И сам же отвечал: «Конечно, да... Есенинский стих звучит нередко, как серебряный ручей. И всё-таки в целом есениншина — это отвратительная напудренная и нагло раскрашенная российская матерщина, обильно смоченная пьяными слезами... Причудливая смесь из „кобелей', икон... религии и хулиганства... „любви' к животным и варварского отношения к человеку, в особенности к женщине, бессильных потуг на „широкий размах' (в очень узких четырёх стенах ординарного кабака), распущенности, поднятой до „принципиальной' высоты... — вот что такое есениншина... Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого „национального характера': мордобой, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни...». Это высказывание сыграло роковую роль в посмертной судьбе Есенина. Сочувственные голоса стали затихать, а потоки брани увеличиваться.

Вплоть до «оттепели» Есенина издавали редко, и преимущественно одни и те же стихи.